Мертвая собака снова лежала у его двери. Он был совершенно уверен, что выбросил ее, но, быть может, это была уже другая?
Сунув руку в карман пальто, он достал носовой платок, сложенный вчетверо, прижал его к лицу и сел на корточки, чтобы внимательнее рассмотреть животное. Это была огромная серая дворняга, умершая достаточно давно, чтобы шерсть начала сползать с нее вместе с кожей. Другой рукой он вытащил из кармана ключ и, невольно поморщившись, приоткрыл им пасть мертвого пса. С чмокающим звуком челюсти животного разомкнулись, обнажая пожелтевшие клыки, один из которых был сколот. Верхний левый. Значит, собака действительно была та же самая.
Он встал и вытер ключ платком. Лампочки в подъезде меняли давно и та, что горела у него на площадке, периодически гасла и вспыхивала вновь. Он подумал, что светить ей осталось недолго, а потом неизвестно зачем пригляделся к соседским дверям. Прислушался. Не увидев и не услышав ничего, что могло бы насторожить его, он выбросил платок и, перешагнув через собачий труп, открыл дверь своей квартиры. Не зажигая света, он прошел внутрь, сдернул с дивана старый вытертый плед. С минуту постоял в молчании, думая о мертвой собаке, лежащей у его двери. О собаке, труп которой он вчера завернул в этот же самый плед и унес на мусорную свалку на углу дома. А сегодня и дохлый пес, и плед оказались на прежнем месте.
Ему очень хотелось выпить, и он помнил, что в холодильнике оставалась початая бутылка водки, но эта собака… Эта облезлая, вонючая скотина лежала у порога его квартиры, смотрела остекленевшими глазами прямо перед собой, пока толстые белые личинки копошились в прогнивших дырах на ее брюхе. И почему-то ему казалось, что избавиться от нее сейчас важнее, чем успокоить расшалившиеся нервы привычным глотком спиртного.
Он не осознавал, насколько сильно трясутся его руки, пока не попытался снять с полки моток бельевой веревки. Попытка окончилась грохотом упавшего на пол хлама. Он вздрогнул и быстро огляделся, словно ожидал, что кто-то сейчас покажется в дверях комнаты, чтобы… Что? Арестовать его за убийство собаки? Он нервно хохотнул, представив эту картину, а потом поднял с пола веревку и вышел в подъезд.
Заворачивать в плед дохлого пса было малоприятным делом. Собачий труп разваливался у него в руках при малейшей попытке сдвинуть его с места. Однако он справился, хотя времени на это ушло немало. Не осознавая, он периодически оглядывался на соседские двери, пока перевязывал плед веревкой. И совершенно забыл о необходимости запереть квартиру, когда, наконец, вышел из подъезда, стараясь держать свою ношу так, чтобы даже случайно не прикоснуться в поблекшей ткани пледа.
Он думал снова отнести собаку на свалку, и даже успел пройти несколько шагов к углу дома, когда внезапно изменил решение. Остановившись, он оглянулся и посмотрел на свою машину - старый ленд ровер, оставшийся ему еще от отца. Заводить его каждый раз было непросто, со временем машина становилась все капризнее, и он никогда не знал, сколько сил придется приложить, чтобы заставить ее сдвинуться с места. А в такой мороз как сегодня это казалось и вовсе невыполнимым. Но он подумал, что надо отвезти мертвую псину подальше. Значительно дальше, раз кто-то не пожалел сил и времени, чтобы снова притащить эту падаль к его двери. В этот момент он напрочь забыл и о пледе, и о веревке, каким-то образом снова оказавшихся в его квартире. Он думал только о том, чтобы избавиться от собачьего трупа раз и навсегда.
«Раз и навсегда»
Фраза понравилась ему, и он еще раз мысленно произнес ее, когда после долгих усилий, наконец, смог завести машину.
Радио не работало, и ему приходилось ехать в молчании. К тому же взгляд его снова и снова возвращался к заднему сиденью, на котором бесформенной грудой лежал завернутый в плед труп. Совсем как в американских боевиках. Вот только он никак не мог понять, почему этот труп пугает его так сильно. Всего лишь собака. Но у него сводило живот от одной мысли, что кто-то может увидеть, что он везет с собой этим вечером. К тому же запах разложения, исходящий от мертвого животного как будто усиливался. И, в конце концов, не смотря на адский холод, он открыл окно. Пальцы тут же окоченели, но он не сбавил скорости, надеясь побыстрее покончить с этим неприятным делом. Он уже решил отвезти собаку за город и выбросить в лесу. Оттуда ее точно никто не принесет назад. «Раз и навсегда» - подумал он и снова нервно хохотнул, не слыша себя.
А когда мерцающий огнями город остался позади, его посетила новая мысль, показавшаяся очень удачной. «Я тебя сожгу» - подумал он, глядя на тающие в вечернем полумраке очертания завернутой в плед собаки, - «Вот что я сделаю. Сожгу тебя ко всем чертям!». Визгливый смешок снова и снова срывался с его губ, но так и оставался не услышанным. Он мог думать только об исчезающей в огне собаке, иногда ему казалось, что он даже чувствует запах ее горящей шерсти. А потом, когда в сумраке за окнами машины уже показались очертания заснеженного леса, он услышал новый звук. Низкий и рокочущий, этот звук совсем не походил на очередные капризы его старенького ленд ровера, к тому же раздавался он прямо за его спиной. «Нет - паническая мысль смутной догадкой пронеслась в мозгу, пальцы сильнее сжались на руле, а живот снова скрутило болью, - Этого не может быть. Так не бывает. Так не…» Не закончив мысли, он медленно поднял глаза и посмотрел на заднее сиденье. То, что раньше лежало неподвижной грудой разлагающейся плоти, теперь отчетливо шевелилось. И рычало совсем так, как рычат живые собаки, обозленные донельзя.
- Нет, не может быть, нет, - кажется, он даже произнес это вслух, пока старый плед трещал под напором когтей и зубов.
Он резко ударил по тормозам, машину занесло, свет фар скользнул влево, выхватив из вечерней полутьмы покрытые инеем деревья, заснеженные обочины и человека с рюкзаком на плече, идущего прямо к машине. Он инстинктивно вывернул руль, чтобы не сбить неизвестно как оказавшегося в такой глуши парня. Машина вильнула еще раз и остановилась так резко, что он, с размаху ударившись головой об руль, потерял сознание. С глухим стуком завернутое в плед нечто упало с заднего сиденья. Оно снова было неподвижным. Мертвым, каким и должно было быть.

Первой мыслью, когда он пришел в себя, была мысль о собаке. Не об аварии, последствия которой он все же осознавал, не о жуткой головной боли и даже не об ощущении чужого присутствия – нет, только о собаке. Ему хотелось обернуться и посмотреть, там ли она. Быть может, успокоиться, увидев очертания неподвижного мертвого пса под старым пледом. Но он не мог заставить себя сделать это, потому что воспоминания о рычании и треске ткани под собачьими когтями не оставляло его ни на мгновение. «Да как такое вообще может быть?» - подумал он и спрятал лицо в ладони. Его пальцы совсем окоченели и болели ничуть не меньше, чем ушибленная голова. Он пытался сосредоточиться на этой боли, чтобы не сорваться на крик.
«Я тебя сожгу» - подумал он и понял вдруг, что где-то потерял очки. Узкие элегантные очки в тоненькой золотой оправе, которые два года назад на сорокалетний юбилей подарили ему коллеги. Свои старые очки, большие, с толстыми круглыми стеклами он выбросил примерно тогда же. Решил, что больше они ему не понадобятся. А сейчас ему хотелось рассмеяться, потому что без очков – любых, старых или новых – он совсем плохо видел.
«Раз и навсегда» - подумал он, хохотнул в ладони и вдруг обернулся назад. Собаки не было. Плед скомканной тряпкой лежал на заднем сидении, полуразмотанная веревка была тут же, но дохлый пес исчез. Ему пришло в голову, что труп мог упасть на пол при аварии, но его не оказалось и там. В машине остался только запах, почти выветрившийся на холоде – сладковатые нотки гниения в резкой морозной свежести.
- Боже…
Он даже не осознал, что произнес это вслух. Не осознал и когда дважды, трижды повторил это слово. Происходящее не укладывалось у него в голове. Старый полусгнивший собачий труп каким-то образом вернувшийся к порогу его квартиры, оживший в машине и теперь исчезнувший сам по себе – ведь это фантастика. Или нет?
Он медленно обернулся, пустым взглядом окинул чернеющий невдалеке лес, провел ладонью по волосам – тому, что к сорока двум годам жизни осталось от его волос – не чувствуя, как сильно дрожит его рука. Он не мог поверить, что это происходит с ним.
«Я тебя сожгу» - подумал он.
«Раз и навсегда» - подумал он.
А потом все так же медленно повернулся и посмотрел на человека, стоящего у открытой дверцы машины.
- Кхт…
Голос не подчинялся ему, и он откашлялся, а потом попытался еще раз:
- Кто вы? Как…
И тут он вспомнил. Человек с рюкзаком на пустынной дороге, человек, идущий ему навстречу. Тот самый, из-за которого он и съехал в кювет. Что он делал здесь, в такой глуши? На охоту с такими рюкзаками не ходят. На охоту ходят с ружьями. А этот… Что он мог здесь делать? Догадка молнией полыхнула в мозгу, и он тут же отшатнулся от незнакомца - насколько это позволяло тесное пространство машины.
- Это вы! Это все ваши шуточки! – Голос его поднялся до истеричного визга, глаза, без очков казавшиеся особенно беззащитными, вылезли из орбит, лицо покраснело от крика, капельки слюны летели с его губ при каждом слове. – Вы все подстроили! Сначала подсунули мне эту падаль – дважды! – а потом вытащили ее отсюда, пока я был без сознания! Не знаю, зачем вы все это делаете, но я заставлю вас прекратить! Слышите?! Заставлю!
Он выглядел смешным и жалким – маленький кругленький лысеющий человечек, оказавшийся не в то время и не в том месте – когда, не глядя, пытался нащупать дверцу бардачка, чтобы достать газовый баллончик, который лежал там так давно, что уже, наверное, ни на что не годился. Продолжая выкрикивать бессвязные обвинения, он запутался в полах пальто, рука его соскользнула, и из бардачка посыпался хранившийся там хлам - старые чеки, ручка, газовый баллончик, спички, пачка сигарет и с десяток поллароидных снимков, на которые он и уставился в немом оцепенении. Он напрочь забыл о незнакомце, глядя на фотографии, изображавшие большую серую дворнягу – мертвую, на разных стадиях разложения.
Где-то в лесу каркнул ворон, ему ответил еще один - и все стихло. А потом он закричал. Он кричал так громко, что крик этот больше походил на вой, полный животного ужаса. Кричал, не отрывая взгляда от маленьких цветных фотографий, усеявших сиденье и пол его машины. Кричал и никак не мог остановиться.

Его никогда не били. Даже в детстве. Родители старались всячески его оберегать, а позже он и сам сознательно закрывал глаза на неприятные стороны жизни, чтобы они не могли коснуться его. Как страус, он прятал голову песок, и до сего момента ему вполне удавалось избегать подобных ситуаций. Теперь же удар ошеломил его настолько, что он даже не сразу понял, что произошло. Он сидел, прижав руку к лицу, и пытался осознать случившееся.
- Вы меня ударили…
Интонации, с которыми он произнес эту фразу, оказались неожиданно детскими. Он удивлялся совсем так, как удивляется ребенок, впервые в жизни сталкиваясь с агрессией. На вид он был представительным (но не в тех случаях, когда реальность вдруг сходила сума и подбрасывала под дверь оживающих дохлых псов), имел хорошую работу и хорошее образование, не так давно у него были жена и сын - в свои сорок два года он не походил на ребенка никоим образом. По крайней мере, он сам всегда так считал. Но сейчас…
Он медленно повернул голову и, чуть сощурившись, чтобы лучше видеть, посмотрел на незнакомого рыжего парня. В глазах его все еще читалось удивление и отголоски недавно пережитого ужаса, а на побелевшей от холода щеке алел след от удара. В одной руке он держал газовый баллончик, который неизвестно когда успел схватить. Не осознавая, держал так, как дети держат любимые игрушки – прижав к животу. А другой рукой пытался нащупать на сиденье очки.
- Зачем вы меня ударили? – В голосе впервые за последние два дня появились привычные строгие нотки, хотя по его виду было понятно, что он еще не совсем пришел в себя. – Ведь я не сделал вам ничего плохого. Это вы выскочили на дорогу прямо мне под колеса. Это из-за вас я попал в аварию, а скоро ночь. И как, по-вашему, мне теперь отсюда выбираться?
Дружелюбно протянутую руку незнакомца он игнорировал. Отчасти от обиды, но еще больше – от страха. К тому же…
Собака. Теперь, когда удивление пошло на убыль, мысли о ней возвращались и становились все настойчивей. И эти фотографии… Он же ясно видел запечатленный на них труп пса, а теперь они оказались засвеченными. Показалось? Он так не думал. Слишком уж ярко врезались в память детали, которые он уловил с первого взгляда на эти снимки. И плохое зрение, как ни странно, не стало помехой. «К сожалению, - подумал он, - к сожалению не стало». Потому что то, что он увидел, заставило его вспомнить – он видел эту собаку раньше. И у нее была хозяйка – девочка лет пятнадцати в черном полупальто, с короткими светлыми волосами, падавшими на глаза. «Аннушка – подумал он – ее звали Аннушка».
Мороз усилился, и он поежился, думая запахнуться поплотнее, когда с едва слышным стуком что-то ударило в дно машины. Он вздрогнул, под ногами что-то хрустнуло. Нагнувшись, он поднял с пола треснувшие очки с погнутой оправой, надел их. Звук повторился, и он подумал о том, что может остаться в лесу, ночью, один с этим стуком, с неизвестно куда пропавшим мертвым псом и фотографиями.
- Барвинок Игорь Анатольевич, - забыв обо всех сомнениях, он, наконец, пожал чужую руку, и, совсем растерявшись от страха, представился полным именем, - А чем же вы можете мне помочь?
Фраза о помощи теперь казалась спасительной соломинкой, и он ухватился за нее, уже не помня того, что наговорил рыжему парню минутой раньше.

Игорь Анатольевич не успел понять, что происходит. Слова протеста крутились у него на языке, когда Марк Стоун вцепился ему в руку. Барвинок хотел вырваться, хотел закричать, но единственное, что он успел – это крепче вцепиться в газовый баллончик, которым и не сумел бы воспользоваться, даже если бы вспомнил о его прямом назначении.
А потом он упал, утонул в рыхлом снегу, захлебнулся холодом. Марк Стоун куда-то исчез, в черном небе носились вороны, каркали, хлопали крыльями. Игорь Анатольевич хотел встать, пытался изо всех сил, но только глубже погружался в сугроб. Снег хрустел под его телом, забивался под пальто и обувь. Он походил на майского жука, лежащего на спине и сучащего лапками в упорной попытке перевернуться. Воздух с шумом вырывался из легких, сердце грохотало взбесившимся барабаном. «Сейчас у меня будет инфаркт. Или инсульт» – подумал он. Однако с его сердцем все было в порядке, но что-то случилось с его мозгом. Не инфаркт и не инсульт, что-то куда более страшное. «Не может быть» - подумал он, глядя на собственную машину сквозь треснувшие стекла очков. Но оно было.
И пока Марк Стоун наблюдал за тем, как старенький ленд ровер исчезает, ломаясь так, словно его сжимал в руке заигравшийся ребенок, Игорь Анатольевич ощущал совсем иное. Он смотрел на свою машину и видел, как она растягивается, теряет очертания, текстуру и цвет, превращаясь в кирпичную стену. Он видел, как продавливается эта стена, образуя окно с грязным стеклом. Окно без штор, за которым помаргивал белый фонарный свет. Игорь Анатольевич больше не чувствовал холода, не слышал кружащихся над головой ворон. Он вернулся на два года назад, и снова сидел в тепле своей машины и смотрел в окно, за которым видел девочку, одноклассницу своего сына, - Аннушку. Дома его ждала жена, наверное, уже беспокоилась, потому что он слишком уж задержался с работы. А он был здесь и смотрел. Пока еще смотрел, потому что в следующую секунду фонарь мигнул в окне и погас, девочка закричала, и Барвинок вышел из автомобиля.
Игорь Анатольевич протянул руку и сделал в точности такое движение, как если бы открывал дверцу машины, потом он сел и через мгновение поднялся. Ноги его по колено утонули в снегу, но он пошел вперед, не замечая сугробов. Сделав несколько шагов, он упал и, больше не пытаясь подняться, пополз по снегу на четвереньках. Он смотрел прямо перед собой на искореженный ленд ровер, визжащий лопнувшими шинами, и видел покосившуюся подъездную дверь и сырой сумрак за ней. Он слышал стук собственных шагов, снова ощущал тот страх и возбуждение, что тогда, два года назад, не давали ему дышать. А потом он увидел, что дверь квартиры, в которой была (кричала) Аннушка, приоткрыта. Как и два года назад, он долго решался войти, а когда переступил порог, понял, что опоздал.
К тому моменту, как он дополз до своей машины, ленд ровер уже исчез. Очки Игоря Анатольевича окончательно сбились, газовый баллончик он потерял, как и одну из своих туфлей. Он стоял на коленях там, где минуту назад была его машина. Стоял и смотрел на снег со следами шин. А потом нагнулся и начал копать. Окоченевшие пальцы Игоря Анатольевича совсем побелели и не слушались, но так ему было даже удобнее. Он не чувствовал холода снега в руках, потому что снова перенесся назад и стоял у маленькой обложенной цветами могилки, держал в руках лопату и боязливо оглядывался по сторонам. Он был пьян и не столько водкой, сколько запретным, щемящим возбуждением, сбивавшим дыхание. Он видел ночное кладбище, вдыхал запах прелой земли и осени, а с фотографии на могильном камне на него смотрела Аннушка – улыбающаяся девчушка с короткими светлыми волосами, падавшими на глаза.
И пока Барвинок обмороженными пальцами выкапывал яму в снегу, думая, что разрывает могилу девушки, умершей два года назад, из леса на него и Марка Стоуна смотрели пустые глазницы мертвого пса. Личинки падали из прогнивших дыр на его брюхе, бешено извиваясь, дохли в снегу. Пожелтевшие зубы собаки оскалились, а истлевшая гортань пыталась исторгнуть глухой предупреждающий рык.

Игорь Анатольевич не чувствовал боли в обмороженных пальцах. Копал он так быстро, как смог только один раз в жизни – на маленьком кладбище, где похоронили одноклассницу его сына. Но тогда у него была лопата, а теперь – только руки, посиневшие от холода. «Аннушка» - подумал Барвинок, вдохнул сухой морозный воздух, и снова, как два года назад, почувствовал запах земли и тлена. Пот тек по его спине ручьями, ему, как и тогда, было жарко и не столько от тяжелой работы, сколько от страха и предвкушения.
Игорь Анатольевич остановился, негнущимися пальцами стащил с себя тяжелое зимнее пальто, отбросил его в сторону и снова принялся копать. Мягкий снег казался ему тяжелыми комьями земли, а там за могильной насыпью его ждала она – Аннушка. Он снова вспоминал ее такой, какой увидел в той квартире. Она лежала на грязном полу абсолютно голая, на белой коже чернели синяки, голова была неестественно вывернута. Он копал, вспоминая, как подошел к мертвой девочке ближе. Руки его тряслись так сильно, что он не сразу смог вытащить из кармана телефон. А потом, включив фонарь, он посветил на лицо Аннушки – перекошенную немым криком восковую маску - и присел рядом с мертвой девочкой, чтобы получше рассмотреть ее.
Внизу живота покойницы зияла огромная дыра с рваными краями и запах, исходящий от нее, был очень тяжелым. Он тогда непроизвольно потянулся к карману, чтобы достать носовой платок и прикрыть лицо, но не успел – его вырвало раньше. Барвинок, много лет проработавший хирургом, не выдержал, когда пригляделся и понял, что здесь, в этой квартире, меньше часа назад кто-то выгрыз у девочки матку…
В реальном мире Марк Стоун свистнул, и на свист его откликнулась не только мертвая собака. Игорь Анатольевич остановился и посмотрел на снег в своих руках, совершенно не понимая, что происходит, ведь он только что был на кладбище, осенью, когда снега еще нет, а есть только земля. Он медленно распрямился и посмотрел на уже выкопанную яму. «Я тебя сожгу» - вспомнил он. «Раз и навсегда» - вспомнил он. «Аннушка…»
А к тому моменту, как Барвинок обернулся, Марка Стоуна рядом с собакой уже не было. Но одного вида полуживого пса оказалось достаточно, чтобы Игорь Анатольевич резко отшатнулся и, потеряв равновесие, упал. Дыхание его участилось, мочевой пузырь вдруг дал о себе знать так, что на какой-то момент ему показалось, что он сейчас обмочится, но этого не произошло. Испуганный как никогда прежде, он осторожно встал на ноги и шагнул назад, в любую минуту ожидая, что собака обернется и кинется на него. Однако она не обращала на Барвинка никакого внимания - сидела неподвижно, как статуя, и смотрела только вперед. Игорь Анатольевич не хотел знать, что так заинтересовало пса, он хотел только убежать отсюда, но тело вдруг перестало подчиняться его желаниям.
Он медленно повернул голову и посмотрел туда, где нечто вдавливало рыжего парня в сугроб с такой силой, что снег взвихрялся вокруг маленьким смерчем. Барвинок охнул и прикрыл рот ладонью. Теперь бежать ему захотелось еще сильнее, но его ноги, до того словно вросшие в снег, вдруг ожили. И только через пару шагов, когда он провалился в сугроб по колено, Игорь Анатольевич с ужасом понял, что идет он именно туда, где сейчас был Марк Стоун. «Зачем? О господи, господи… Зачем?!» Но он знал ответ. Знал даже раньше, чем паническая мысль оформилась в вопрос. Чтобы помочь. Вот только он не задумывался, кому именно.
Барвинок шел, поднимаясь и падая, не чувствуя боли в отмороженных руках и лишившейся туфли ступне. За треснувшими стеклами очков в его глазах проступал животный ужас, рот так и оставался приоткрытым, дыхание с шумом вырывалось из легких. Он шел, как детская заводная игрушка, механически, неуклюже, и казалось, что он не остановится, пока не кончится «завод». Однако упав в четвертый или пятый раз, он уже не поднялся. С неожиданной для самого себя прытью, он подполз к бешено кружащемуся вокруг Марка Стоуна снегу, дернулся вперед и схватил рыжего парня за руку. И в тот момент, когда ладони их соприкоснулись, снежный вихрь вокруг почернел, обратился в пепел, пахнущий тленом. Полуживая псина завыла, но вой ее теперь доносился издалека, потому что сугроб, в котором оказались и человек, и ангел, не только изменил цвет, но и самую структуру – он затягивал Марка и Барвинка, как зыбучий песок. И вскоре они исчезли в нем, провалившись туда, где неприкаянные души находили пристанище в ожидании то ли новой жизни, то ли Страшного Суда – в Лимб.

Когда он пришел в себя, кругом было тихо и пахло сыростью. А еще – было тепло. Игорь Анатольевич не сразу распознал это ощущение – за время, проведенное на улице, он успел привыкнуть к холоду. Теперь же руки и ступня, обмороженные в лесу, вновь обретали чувствительность и болели так, что ему хотелось кричать. Однако Барвинок молчал по той же причине, по которой держал глаза закрытыми – боялся. А потом он услышал тихий щелчок и шорох. Но только когда зазвучала музыка, он узнал эти звуки – где-то рядом заиграл граммофон.
- Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши девчонки? – пел высокий женский голос, прерываемый характерными потрескиваниями.
Фраза повторялась снова и снова, как заклинание. Игорь Анатольевич подумал, что пластинку заело, а потом, решившись, открыл глаза. Стены, оклеенные газетами, голый пол, единственное окно в дальней стене, затянутое чем-то черным. Барвинок прищурился и понял, что это мухи. Сонмы мух, копошащихся на грязных стеклах. Он передернулся и отвел взгляд, оглядывая стены в поисках двери. Ее не было. Игорь Анатольевич подумал, что дверь могла быть заклеена газетами, а значит, нужно встать и найти ее. И пока он, кряхтя, поднимался на ноги, граммофон продолжал играть. Ему хотелось выключить его, беспрерывно повторяемая фраза раздражала и почему-то пугала. К тому же Игорь Анатольевич не мог определить направление звука, казалось, что он идет из самих стен.
Граммофон играл все громче и громче, мухи копошились на окне, изредка взлетая, но тут же возвращаясь обратно, а дверь не обнаруживалась. Игорь Анатольевич уже вспотел и весь трясся, когда навязчивая песенка смолкла. В душном полумраке за его спиной раздался треск разрываемой ткани, а потом – приглушенный рык и влажное чавканье. Эти звуки были так близко, что Барвинок боялся даже дышать, не то что обернуться. Иногда чавканье прерывалось приглушенной бранью. Игорь Анатольевич уже все понял, вспомнил, когда до него дошел характерный запах, знакомый ему по работе – пахло кровью и вскрытыми внутренностями.
«Аннушка» - подумал он. И тут стена под его руками прогнулась. Он с животным ужасом смотрел, как старые газеты темнеют и обращаются в мух. Сонмы мух, облепивших грязное окно, в которое обратилась часть стены. А там, за стеклом он увидел кладбище, разрытую могилу и самого себя в ней, словно толща земли вдруг стала прозрачной. Он увидел себя в гробу между ссохшихся ног покойницы Аннушки, он видел свои обрюзгшие ягодицы, ритмично сжимавшиеся и разжимавшиеся там, на дне. Он увидел себя два года назад, закричал, отшатнулся от окна.
Наткнувшись спиной на что-то мягкое, Игорь Анатольевич обернулся так резко, что чуть не упал, и увидел свою жену. Она стояла перед ним абсолютно голая с неестественно вывернутой шеей, зрачки ее бешено вращались, она хотела увидеть его, не могла, и улыбалась, не разжимая посиневших губ. А потом взяла руку мужа и поднесла к собственному животу.
- Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши девчонки? – прохрипела она, пока мухи выползали из ее рта, носа, облепляли лицо, лезли в глаза, - Хочешь узнать?
И когда ладонь Игоря Анатольевича погрузилась в рваную рану на ее животе, он попытался отдернуть руку - и не смог, хотел закричать – не вышло. Барвинку казалось, что он сейчас умрет, что у него разорвется сердце. Но вместо этого за его спиной раздался тихий скрип и чей-то голос позвал его по имени, а потом неизвестный представился, назвавшись его провожатым.
Игорь Анатольевич голос не слушал и слов не понимал, он сообразил только, что трупа больше нет, что рука его свободна. Сделал пару шагов назад, не замечая, что комната имеет теперь совсем другой вид, а потом развернулся и побежал.
Он чуть не сбил Редмонда с ног и тут же вцепился в него, давясь рыданиями. Хрипел мольбы о помощи, глотая слова, пытался оправдаться и объяснить то, что простить и понять было нельзя.
А где-то рядом ложки стучали по пустым тарелкам, людской говорок иногда затихал, чтобы через несколько минут возникнуть вновь, холодный свет люминесцентных ламп лился на выкрашенные синим стены и людей, никто из которых не вскочил с места, чтобы посмотреть, кто там плачет. Всем было безразлично, у каждого были свои проблемы, слишком значимые, чтобы отвлекаться еще и на чужие. В этом Лимб мало отличался от мира живых.