Лондон. Этюд о страхе.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Лондон. Этюд о страхе. » Во мраке улиц, средь тревог и зла » Бермондси, дом №3 по Уайт-Лайон-корт, каморка Мэри Осборн


Бермондси, дом №3 по Уайт-Лайон-корт, каморка Мэри Осборн

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

http://s45.radikal.ru/i109/1107/54/9ba6c6f6b069.jpg

Крошечная мансарда с единственным узким окном, стекла в котором разбиты, а дыры заткнуты тряпками. Потолок скошенный и очень низкий. На полу устрашающий слой грязи, отскоблить который, во-первых, уже физически невозможно, а во-вторых, на это просто не хватит воды, ежедневно отпускаемой для жильцов. Каморка символически разделена пополам старой рваной тряпкой. На левой от входной двери стороне живут Мэри и Анна Осборн, на правой – Юджин и Сара Бартон (он – рабочий на кожевенной фабрике, она – башмачница). На полу два ветхих матраца без постельного белья, на одном из которых спит Анна Осборн, на другом – семья Бартон. Больше из мебели ничего нет. На свечи денег не имеется, поэтому полумрак, переходящий вечерами в абсолютную тьму, царит здесь постоянно. Обе семьи уже привыкли ориентироваться на ощупь. Каморка кишит клопами, тараканами, вшами и крысами.

0

2

Начало игры.
Доброе утро, жестокий вечер.

   Шел ничем не примечательный для Эндрю Харланда 1890 год. Все, что могло разнообразить жизнь молодого поэта, включая упокоение горячо любимых братьев, осталось в прошлом. А сейчас, подумать только, был уже конец августа. Несмотря на зной, осень дышала лету в затылок. И, как водилось за Эндрю несколько последних лет, баронет впал в депрессию. В творческой среде это состояние давно вышло из моды. Однако Эндрю оставался верным заветам предков. И, как только на глаза ему попадался какой-нибудь разнесчастный желтый лист, безнаказанно выделяющийся на ближайшем кусте, словно монахиня в борделе, певец непостоянной музы становился хмур и мрачен. На лбу его появлялись морщины от старательных раздумий, а в синих глазах сквозило уныние и тоска.
Впрочем, у Эндрю не было причин тосковать. Состояние, оставленное ему папенькой, еще внушало крепкую уверенность в завтрашнем дне, в уютном коттедже его ждал сытный ужин и верная жена. Но тут-то и скрывалась червоточинка, этакая заноза, не дающая поэту покоя. Почему-то он твердо уверовал, что будни губят творческое начало. Душат отсутствием потребностей, если вам будет угодно.
Примерно с сентября по октябрь Эндрю, как матерый медведь, уходил в свою берлогу, обрывая всякие связи с обществом высоко одухотворенных джентльменов и отвечая разве что на письма, которые его друзья писали исключительно из вежливости. Где-то в середине октября молодой поэт возвращался к жизни, вынося на суд общественности очередное творение. Наверное, стоит сказать, что сей гениальный труд не снискивал славы и бывал благополучно забыт.
  Заканчиваем вводную часть, я и так слишком долго описывал жизнь своего героя. У каждого благополучия есть своя изнанка….  Будем считать, что Эндрю просто не повезло. Стечение обстоятельств, этакая молодая беспечность и в целом равнодушная, но такая непредсказуемая судьба полностью перевернули жизнь поэта. Но это станет явным намного позже.
А сейчас Эндрю Харланд еще не видит желтых листьев. Он весел от вина и хорошей компании. В кармане отмеряют время золотые часы, принадлежавшие еще прадедушке. Тонкие стрелки неумолимо движутся к знаковому числу.
   Веселье сменилось омутом в одночасье. Взор застлала пелена, и пришлось двигаться сквозь силу. Во рту все пересохло, горло начинало нестерпимо гореть. Эндрю, скорее всего, пытался что-то сказать. Но с губ не слетело ни звука.
Надо ли говорить, что зависть может нашептать человеку злые мысли, что может заставить недрогнувшей рукой высыпать в напиток некий порошок? Зависть подсказала вывезти тело за пределы респектабельного района Лондона. Легко… Помочь другу, когда ему якобы стало плохо. Она обещала, что все будет быстро, но Эндрю не умер. Нет, он лишь в пал в забытье, которое, быть может, обернулось для него благом. Потому как не чувствовал он, что чьи-то ловкие руки снимают с него, брошенного умирать где-то в трущобах города, дорогие одежды, вытаскивают деньги и те самые золотые часы, которыми славный дедушка Эндрю так дорожил.
  Ребра трещат под ударами злобы неравенства. Разница в социальных слоях оставляет кровавые отметины на теле. Черные волосы поэта слиплись от крови и грязи. Они стерли белый цвет с исподнего белья. Изорванное, бесформенное оно могло бы быть саваном, но ….. Молодой баронет все еще жив.
Мельком, когда солнечный свет проникает под его приоткрытые веки, он видит перед собой громадную темную фигуру. Зрение опять затуманилось, и мгла сомкнулась над разумом.

0

3

В существе, сидевшем на матраце, непросто было узнать женщину. Костлявое лицо ее было обезображено язвами, один глаз затянут слепым бельмом, волосы большей частью вылезли. Она была очень худа и выглядела скелетом, на который туго натянули посеревшую кожу.
- Что это? – Надтреснутым голосом спросила она, поглядывая на пол, где стояла жестяная миска с едой и кувшин с отбитым носиком.
- Завтрак, мама. – Ответила Мэри.
- По-твоему, я настолько тупа, что не отличу локтя от задницы?! Я знаю, что это завтрак и нечего прикидываться, будто не понимаешь, о чем я говорю! - Женщина уже кричала, капельки слюны летели с ее губ, лицо покраснело и покрылось бисеринами пота. - Думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься?! Отравительница! Чудовище!
Мэри не отвечала на обвинения, она даже не смотрела на мать, только руки ее, до того беспокойно перебиравшие тесемки на юбке, теперь сжались в кулаки.
- Мама, это просто завтрак. 
Одним взмахом руки, похожей на птичью лапу, женщина перевернула миску, кувшин упал, молоко растеклось лужей, в которой плавал раздавленный сыр и хлеб – невообразимая роскошь для людей, подобных им.
- Вот тебе! Сама ешь, если хочешь! Можешь прямо с пола жрать – самое то для таких, как ты!
- Мама!
- Да заткнетесь вы когда-нибудь?! – Сара Бартон рывком отдернула тряпку, разделявшую половины двух семей и шагнула вперед, уперев в бока сжатые кулаки. – Вечность мне вас терпеть, что ли, шлюхи ненормальные?! 
Поджав губы, она посмотрела на Анну, а потом плюнула в ее сторону.
- В Бедлам вас обеих сдать надо, вот что! Я…
Звук крепкой пощечины прервал ее на полуслове. Мэри, все это время молчавшая, теперь смотрела прямо в глаза миссис Бартон. Робость и сдержанность слетели с нее, как только был сделан выпад против Анны, - она даже не успела осознать этой перемены, и стояла, до боли сжимая руки в кулаки. Губы ее побелели, лицо пошло красными пятнами.
- Заткни пасть, жирная рвань! – Прошипела она.
Глаза миссис Бартон сузились, на дряблой желтоватой щеке алел след от ладони Мэри. Она шагнула вперед и замахнулась для ответной пощечины.
- Сара!
Голос Юджина Бартона подействовал на его жену, как ушат холодной воды. Она опустила руку, повернулась и, уже уходя, тихо сказала:
- Когда-нибудь я удавлю твою сумасшедшую мамашу. И тебя заодно.
Лицо Мэри исказилось в странной гримасе, впрочем, исчезнувшей тот час же, как заговорила мисс Осборн.
- Хочешь уморить меня голодом, да? – Сил на крик у Анны уже не было, и она шептала, глядя на дочь, как на преступника, пойманного на месте преступления. – Думаешь, тогда никто не поймет, что ты убийца?
- Я сейчас куплю поесть, мама.
Чего стоило Мэри сказать это спокойно, стало ясно только когда она вышла на улицу, облокотилась спиной о стену и заплакала, не пряча лица. Ноги ее ослабли и дрожали, Мэри сползла по стене, тихонько подвывая от душивших ее рыданий. Теперь, когда напряжение ссоры ушло, она испугалась по-настоящему, уже забыв о том, что смогла дать отпор Саре Бартон. Мэри помнила только ее угрозу, чувствовала себя бессильной против чужой злобы и очень боялась за мать. 
- Эй, ты плачешь, потому что он умер?
Мэри не сразу поняла, что этот звонкий голосок ей не пригрезился.
- Что? – Спросила она, вытирая слезы, и все еще не уверенная, что вопрос действительно относился к ней.
- Ну, он же умер, да? – Рыжий мальчишка, лет семи от силы, стоял на другой стороне улицы и с любопытством смотрел то на Мэри, то чуть в сторону от того, места, где она сидела.
- Кто умер? – Мэри никак не могла понять, о чем речь, и смотрела на него, как на оживший бред. – Где?
- Да возле тебя же! – Смеясь, паренек указал грязным пальчиком куда-то влево от нее.
Мэри повернула голову и посмотрела прямо в опухшее лицо избитого человека, рядом с которым, как выяснилось, сидела. Веки его были чуть приоткрыты, белки глаз поблескивали на солнце, по окровавленным губам лениво ползали мухи. И он был голый. Грязный, мертвый и, как показалось Мэри, голый. 
- Так умер он или нет? – Все еще смеясь, крикнул мальчишка.
Вместо ответа Мэри, перепуганная донельзя, открыла рот и завизжала.

0

4

*Без кислорода наш мозг начинает умирать. Клетка за клеткой. Какие только видения не истязают его в агонии…

  Утреннее солнце нетерпеливо било по стеклам. В мягком свете комната казалась больше, чем была на самом деле. Все было так, как помнил Эндрю в детстве. В гостиной родового гнезда семьи Харландов пахло табаком и гортензиями. Мать любила эти цветы. Когда опускали в землю ее гроб, эти цветы лежали на крышке в дань памяти. Теперь этот запах казался навязчивым и удушающим.
   У Эндрю закружилась голова, стоило ему перешагнуть порог. Воспоминания таились в каждой черточке окружающего пространства. В узоре на ковре были прописаны детские слезы, в глянцевых темно-зеленых листьях комнатного растения, стоявшего на полу в большой кадушке, смеялась первая любовь. В центре гостиной находился длинный стол, покрытый белой скатертью. Странно, что Эндрю не заметил его раньше. И столовые приборы… Их не было какую-то неуловимую секунду назад.
Так не должно быть. Поэт обернулся, чтобы увидеть, как дверной проем бледнеет на стене, постепенно исчезая. Пути назад уже нет. Остается только сесть на один из стульев. Тот неприятно заскрипел, словно древесина состарилась и рассохлась. Запах гортензий становился все более невыносимым. Эндрю вынул из нагрудного кармана жилета безукоризненно белый платок и поднес к носу, желая хоть немного заглушить аромат цветов.
Комната была полна пыли. Сероватым покровом она лежала на мебели, съедала отблески хрустальной люстры, от которой к потолку тянулись нити паутины. Здесь пахло не только табаком и цветами, здесь пахло тленом.
- Почему ты ничего не ешь? Эндрю обернулся на голос. Рядом с ним сидел его старший брат. Ричард был одет в костюм для верховой езды. Голова его как-то нелепо сидела на сломанной шее. У левого уголка улыбающегося рта краснела засохшая дорожка крови.
      - Эндрю, это не вежливо. Слова из набитого илом рта Энтони звучали глухо. Река не пощадила           второго брата поэта. Рыбы и другие водные жители обглодали распухшее синее тело. Вода все еще стекала с разорванной одежды, образуя на полу мутную лужу.
Волна ужаса объяла Эндрю Харланда, и он вскочил на ноги, опрокинув стул. Все сидящие за столом обернулись на поднятый им грохот.
Пир мертвецов! Здесь были все они…. Все. Не только его братья. Но и мать с глубоко запавшими лихорадочно сверкающими глазами. И отец, водящий серебряным ножом по пустой треснутой тарелке. Какая-то старуха в выцветшем кружевном чепце впилась беззубыми деснами в покрытый плесенью сухарь. Желтая кожа местами лопнула, обнажив ссохшиеся мышцы и сухожилия. Кажется, она приходилась Эндрю прапрабабкой.
- Сэр, неужели вы не присоединитесь к нам? Она возникла сзади бесшумно… неуловимо. Лишь шорох юбки ее черного платья огласил ее присутствие… и гортензии. К ее черным волосам был приколот этот ужасный цветок. Эндрю вздрогнул, когда ее холодные пальцы коснулись его гладко выбритой щеки и спустились вниз на шею, неприятно касаясь подушечками.
Он откуда-то знал ее имя. Однако произнести его означало умереть и присоединиться к мертвецам за этим столом.
- Давайте же, не медлите, мы ждем вас. Женщина шептала сладким голосом. И Эндрю внезапно отчаянно захотелось смириться, сесть между братьями, ….
Звон часов ворвался в гостиную, словно ветер….
- Разбейте часы! Хором закричали мертвецы. И этот крик заставил поэта очнуться. Он дернулся, освободившись из объятий женщины в черном. Часы вновь прозвенели….
- Помогите. Эндрю показалось, что он кричал, но с губ сорвался только тихий стон. Потревоженные мухи взлетели сердитым роем. – Помогите. Повторил он, не слыша, как кричит женщина рядом с ним, как смеется жестокий мальчишка. Мальчик днем и ночью трудился на фабрике. Она высосала из него все, что только можно, оставив этот сухой, похожий на кашель, смех.
Вспухшие от побоев веки раскрылись. В синих глазах была только боль и ощущение жизни.

Отредактировано Эндрю Харланд (27-07-2011 23:03:55)

0


Вы здесь » Лондон. Этюд о страхе. » Во мраке улиц, средь тревог и зла » Бермондси, дом №3 по Уайт-Лайон-корт, каморка Мэри Осборн